Пер Валё - В тупике [= Смеющийся полицейский] (журнальный вариант)
Меландер вытряхнул трубку на лист бумаги, свернул его и бросил в корзинку.
– В Швеции не было еще такого случая, – сказал он. – Следовательно, наши психологи опираются на американские исследования, проведенные за последнее десятилетие.
Он подул в трубку, проверяя, не забита ли она, и продолжал далее:
– У американских психологов нет недостатка в материалах. В этих бумагах упоминаются Спек из Бостона, который убил восьмерых медсестер в Чикаго; Уитмен, который с башни застрелил шестнадцать человек, а еще значительно больше ранил; Унру, который на улицах Нью-Джерси за двенадцать минут застрелил тридцать человек; и еще несколько случаев.
– Выходит, массовые убийства были американской специализацией, сказал Гюнвальд Ларссон.
– Да, – ответил Меландер. – И здесь содержится несколько довольно убедительных теорий, почему именно.
– Восхваление насилия, – сказал Колльберг. – Общество карьеристов. Продажа оружия по почтовым заказам. Жестокая война во Вьетнаме.
– Между прочим, и потому, – сказал Мартин Бек.
– Я где-то читал, что на тысячу американцев есть один или два потенциальных массовых убийцы, – сказал Колльберг. – Интересно, как они это определили?
– С помощью анкет, – ответил Гюнвальд Ларссон. – Анкеты также типичная американская особенность. Там ходят из квартиры в квартиру и спрашивают людей, могли бы они представить себя массовым убийцей. И два человека на тысячу отвечают, что им было бы приятно представить себя в такой роли.
Мартин Бек вытер нос и раздраженно посмотрел покрасневшими глазами на Гюнвальда Ларссона.
Меландер откинулся на спинку стула и выпрямил ноги.
– А как твои психологи характеризуют массового убийцу? – спросил Колльберг.
Меландер нашел соответствующую страничку и начал читать:
– «У человека, склонного к массовому убийству, может быть мания преследования или мания величия. Часто такие убийцы оправдываются тем, что они просто добивались славы, хотели, чтобы их имя появилось в газетах на первых полосах. Почти всегда за преступлением скрывается желание отличиться или отомстить. Убийцам кажется, что их недооценивают, не понимают и плохо к ним относятся».
В комнату зашел Монссон с неизменной зубочисткой в уголке рта.
– О чем вы здесь толкуете? – спросил он.
Ему не ответили. Монссон не спеша подошел к Колльбергу, вынул изо рта зубочистку и спросил:
– Что теперь мне делать?
– Пойди поговори с хозяйкой того араба. – Колльберг написал на клочке бумаги имя и адрес и протянул его Монссону.
* * *Монссон затратил добрых полчаса, чтоб сквозь толчею стокгольмских улиц добраться до Норра Сташунсгатан. Когда он поставил машину на стоянке против дома номер сорок семь, было уже несколько минут пятого и начало смеркаться.
В доме было двое жильцов по фамилии Карлссон, однако Монссон быстро сообразил, какая именно квартира ему нужна. На ее дверях красовались восемь карточек – две печатные, а остальные были написаны не одной рукой и все с иностранными фамилиями. Фамилии Мухаммеда Бусси среди них не было.
Монссон позвонил, и ему открыл мужчина с черными усиками, в помятых брюках и белой нижней рубашке.
– Можно видеть фру Карлссон? – спросил Монссон.
Мужчина улыбнулся, сверкнув белыми зубами, и развел руками.
– Фру Карлссон нет дома, – сказал он на ломаном шведском языке. Придет быстро.
– Тогда я подожду, – молвил Монссон и зашел в коридор. Он расстегнул плащ, посмотрел на улыбающегося мужчину и спросил: – Вы знали Мухаммеда Бусси?
Улыбка на лице мужчины сразу потухла.
– Да. То ужасная история. Он был мой приятель.
– Вы тоже араб? – спросил Монссон.
– Нет, турок.
– Я из полиции, – сказал Монссон. – Хочу посмотреть на вашу квартиру, если можно. Есть еще кто дома?
– Нет, только я. У меня освобождение по болезни.
Монссон осмотрелся вокруг. Передняя была длинная и темная. Кроме входных, здесь было еще пять дверей, из них одна двустворчатая и две маленькие, наверное, в туалет и гардероб.
Монссон направился к двустворчатой и открыл одну половину.
– Там комната фру Карлссон, – испуганно сказал турок. – Входить запрещено.
Соседняя дверь вела в кухню, большую и модернизированную.
– В кухню нельзя заходить, – сказал позади Монссона турок. – Лучше к нам.
Комната имела примерно пять метров на шесть. На двух окнах, которые выходили на улицу, висели старые, вылинявшие гардины. Вдоль стен стояли разного типа кровати. Монссон насчитал их шесть. Три из них были не постелены. Везде валялись обувь, одежда, книжки и газеты. Посреди комнаты стоял круглый, окрашенный в белый цвет стол, окруженный пятью разными по форме стульями.
– Вас здесь живет шесть человек? – спросил Монссон.
– Нет, восемь, – ответил турок.
Он подошел к кровати возле двери и вытащил из-под нее еще одну.
– Здесь таких, что задвигать, две, – прибавил он. – Мухаммед спал вон там.
– А кто остальные семь? – спросил Монссон. – Тоже турки?
– Нет, нас, турок, трое, двое – арабы, двое – испанцы, один – финн.
– Едите вы здесь же?
– Нет, нам нельзя варить. Нельзя ходить на кухню, нельзя есть в комнате.
– А сколько вы платите за жилье?
– По триста пятьдесят крон каждый.
– В месяц?
– Да. Я зарабатываю хорошо, – сказал турок. – Сто семьдесят крон в неделю. Езжу на вагонетке. Раньше работал в ресторане и так хорошо не зарабатывал.
– Вы не знаете, у Мухаммеда Бусси были родственники? – спросил Монссон.
Турок покачал головой.
– Нет, не знаю. Мы хорошо дружили, но Мухаммед не любил о себе рассказывать. Очень боялся.
– Боялся?
– Не боялся. Ну как это сказать?.. Был боязный.
– Ага, застенчивый, – наконец догадался Монссон. – А вы знаете, сколько он здесь жил?
– Нет, не знаю. Я пришел сюда в прошлом месяце, и Мухаммед уже жил здесь.
Монссон вспотел в теплом плаще. Казалось, что воздух в комнате был насыщен испарениями восьми ее жильцов. Монссона охватила сильная тоска по Мальмё и своей опрятной квартире вблизи Регементсгатан. Он засунул в рот зубочистку, сел у стола и стал ждать.
Турок лег на кушетку и начал листать немецкий еженедельник.
Монссон часто посматривал на часы. Он решил ждать не позже, чем до половины шестого.
За две минуты до назначенного времени появилась госпожа Карлссон. Она пригласила Монссона в свою комнату, до отказа забитую мебелью, угостила портвейном и начала сетовать на несчастную долю хозяйки.
– Не очень приятно одинокой, несчастной женщине держать полную квартиру мужчин, – сказала она. – Да еще иностранцев. Но что делать бедной вдове?
Монссон прикинул. Эта «бедная вдова» выдаивает ежемесячно из постояльцев около трех тысяч крон.
– Этот Мухаммед, – сказала она, – не заплатил мне за последний месяц. Вы б не могли сделать так, чтобы я получила плату? Он же имел деньги в банке.
Когда Монссон спросил, что она думает о Мухаммеде, хозяйка ответила:
– Он хоть и араб, но приятный был парень. Вежливый, тихий, не пил и, мне кажется, даже не имел девушки. Но, как я уже говорила, не заплатил за последний месяц.
Оказалось, что она довольно хорошо осведомлена о личных делах своих постояльцев, но про Мухаммеда ей почти нечего было рассказать.
Все земное добро Мухаммеда было сложено в брезентовую сумку. Монссон забрал ее с собой.
Госпожа Карлссон еще раз напомнила о деньгах, пока Монссон закрывал за собой дверь.
– Вот мерзкая карга, – пробормотал Монссон, спускаясь лестницей на улицу, где стояла его машина.
* * *Прошла неделя от кровавой купели в автобусе. Состояние следствия не изменилось; видно было, что у следователей нет никаких конструктивных идей. Даже прилив информации от населения, которая, впрочем, ничего не давала, начал уменьшаться.
Общество потребителей думало уже о другом. Правда, до рождества было еще больше месяца, но на украшенных гирляндами торговых улицах уже начались рекламные оргии и расширялась покупательская истерия, быстро и неуклонно, словно чума. Эпидемия не имела удержу, и от нее некуда было убежать. Она увлекала, отравляя и сметая все на своем пути. Дети плакали до изнеможения, родители залезали в долги. В больницах увеличилось количество больных инфарктом и нервным расстройством.
Перед этим большим семейным праздником в полицейские участки города часто приходили приветствия в виде пьяных в дымину рождественских гномов, которых находили в подъездах и общественных туалетах. На площади Марии двое уставших патрульных, затягивая такого бесчувственного гнома в такси, случайно уронили его в водосток.
Поднялась буча в прессе.
– В каждом обществе тлеет затаенная ненависть к полиции, – сказал Меландер. – И достаточно какой-то мелочи, чтоб она вспыхнула.
– Ага, – равнодушно сказал Колльберг. – А почему?
– Потому что полиция – необходимое зло, – сказал Меландер. – Все люди, даже профессиональные преступники, знают, что могут оказаться в таком положении, когда единственным спасением для них будет полиция. Когда вор просыпается ночью и слышит в своем погребе какой-то шорох, то что он делает? Разумеется, звонит в полицию. Но пока нет такого положения, каждый раз, когда полиция по каким-либо причинам вторгается в жизнь граждан или нарушает их душевный покой, это вызывает недовольство.
